„Порой я не знал, что делать со своим сознанием, и старался приуменьшить его быстрым миганием.“ (Г.Г. Маркес „Жить, чтобы рассказывать о жизни. Мемуары“, АСТ, 2012, стр. 98) „Беда, барин, бурлы!“ (А.Пушкин „Капитанская дочка“, неправленый набор) Давно уже хотелось прочитать мемуары Маркеса, о выходе которых в печать узнал году в 2002. Раз даже видел саму книжку, переведенную на английский. Одна знакомая старушка помахала увесистым томиком перед моим носом, но почитать не дала. И вот наконец пошел слух, что мемуары перевели и на русский и в этом году они выйдут в издательстве АСТ. Переводчик – Сергей Марков. Ну что же, Сережу Маркова я знаю с детства, отношусь к нему хорошо. Позабавило слегка объявление в интернет-газете РИА-Новости Week-End о выходе книги. Цитирую: „Перевел книгу российский писатель и журналист Сергей Марков, который был лично знаком с Маркесом, его друзьями и любимыми женщинами.“ Хотя.. Сергей учился в Гаване, два раза там встречался с Маркесом… Кто знает, кто знает… В общем, купил книжку. Первые сто страниц читались довольно легко, парадоксально-фантастическое маркесовское изображение жизни, как всегда, увлекало. Но затем, особенности стиля стали уж слишком нарочитыми. Пришлось несколько раз прерывать чтение, чтобы понять, что значит прочитанная фраза. Скажем: „Я не могу представить себе семейную среду более благоприятную для моего призвания, чем этот безумный дом, особенно яркие характеры женщин, вырастивших меня.“(стр.97). Или: „Теперь я думаю, что это не были детские подлости, как можно было подумать, но рудиментарные проявления будущего рассказчика в зачаточном состоянии, чтобы сделать реальность более веселой и понятной.“(стр. 98). „Приуменьшив свое сознание быстрым миганием“(стр. 98), я продолжал читать, вооружившись карандашом и вспоминая одну мою знакомую девочку-корректора, которая каждую книгу, даже Толстого и Пушкина, читала с карандашом в руках, чтобы вставлять по ходу чтения пропущенные запятые. Карандаш, в отличие от меня, она пускала в дело крайне редко – надо сказать, что советское книгоиздание, хоть и позволило себе публиковать после 1973 года книги Маркеса нелегально, делало это профессионально. Последние качественные издания вышли в 90-х годах в переводах Ю.Ванникова, Н.Бутыриной, В.Столбова, Р. Рыбкина и других известных еще по советским временам переводчиков, литературоведов-испанистов. Впрочем, я не хочу придираться к Сергею Маркову, тем более, что он оказался не единственным, кто причастен к переводу мемуаров Маркеса. На фронтисписе значатся также Екатерина Маркова, Виолетта Федотова и Анна Малоземова. „В итоге получается четырнадцать, поглощавших пищу, как все тринадцать, когда было что, и садились где могли.“ (стр. 414). Разобрать, кто из них сподобился на такой перевод, также трудно, как и понять, о чем, собственно, говорит Маркес. Зато на последних страницах книги, где указаны данные о выпускающих, нет ни следа художественного редактора и корректора. Только технический редактор, который, по моим скудным понятиям, осуществляет контроль за версткой. Может, он, по случаю, вычитал заодно и текст? Так, по диагонали. Потому что „животное, наподобие лошади, разломанное и удрученное, с ужасным выражением морды“ (стр. 105), - наверняка привлекло бы внимание профессионального литературного редактора. И корректор явно не читал. Тогда бы он исправил многочисленные орфографические „опечатки“, как, например, такие, аккуратно перенесенные в интернет на те же страницы газеты Week-End: „Тем не менее самым лучшим цирковым номером был ни он, даже ни пожиратель огня, а человек, который откручивал себе голову и прогуливался с ней под мышкой вдоль цирковой арены.“ (стр. 398) Правда - не надо быть мелочными. Но плохо другое, АСТ уже оповестило, что выкупило права на издание всех книг Маркеса. Можно себе представить, в каком виде теперь предстанут перед читателями всемирно известные произведения в новых переводах. И вот еще что: я сомневаюсь, чтобы Маркес, который всегда болезненно относился к точности своих текстов, мог одобрить перевод, который превращает его из выдающегося мастера стиля, нобелевского лауреата по литературе, о чем, между прочим, гордо заявлено на обложке издания, в недоучившегося школьника-двоечника, все таланты которого сводятся к фразе, типа: „Молодой человек развалился на холме“. Судите сами: „В ту пору дедушка повесил в столовой картину с изображением Освободителя Симона Боливара в пылающем кабинете. Мне стоило труда понять, что он не был в саване мертвеца, который я видел на ночных бдениях по покойным, но вытянулся на письменном столе кабинета в форме своих славных дней.“(стр.104) А ведь в этой же книге рассказывается, как Маркес выкупил и сжег все до единого экземпляры своего первого романа „Недобрый час“ только потому, что издатель, отредактировав его, перевел половину романа на испанское кастильское наречие, при том, что Маркес пользовался карибским, по его собственным словам, полуиндейским диалектом. Такая редактура, по его мнению, спутала и нарушила смысл романа. Что бы он сказал, если бы мог узнать, что половина его текста в русском переводе вообще лишена смысла? Кстати, в мемуарах известный всем русскоговорящим читателям роман „Недобрый час“ называется „Проклятое время“ – ни одной сноски, поясняющей эту трактовку нет. Вероятно потому, что роман с известным всем названием был издан после 1973, то есть нелегально. Ну и название тоже, надо полагать, было нелегальное. Но как быть с Кафкой? Его „Превращение“ здесь превратилось в „Метаморфозы“ (не путать с Овидием!) – кальку с латинского названия этой новеллы. Напомню, что ее перевод на русский под названием „Превращение“ впервые сделал Саломон Апт – блестящий переводчик с немецкого, благодаря которому русскоязычные читатели узнали романы Томаса Манна, Музиля и других классиков. Но ни для группы переводчиков мемуаров Маркеса, ни для издателей Саломон Апт, по всей видимости, не является авторитетом. Если, конечно, они вообще понимают, что „Metamorthosis“ и „Превращение“ Кафки – одна и та же вещь. Вот сказал „превращение“ и понял, что наше превращение уже совершилось. Вспомнил, что уже несколько лет назад читал анекдотичные переводы других авторов с других языков, выпущенные тем же издательством АСТ, и считал, что это случайность, казус. Читал современные „бестселлеры“ отечественных авторов, наполненные такими же казусами, и считал, что бульварная литература всегда была и будет таковой. Слушал современных телеведущих, дикторов, комментаторов, изъясняющихся на таком же малопонятном языке, и думал, что те - старики, считавшиеся когда-то образцами для подражания, уже ушли, а новые просто еще ничему не научились... Но после появления мемуаров Маркеса пелена спала с моих глаз. Не сам ли я когда-то говорил студентам, что язык отражает состояние общественной мысли. За аналогиями в нашей истории не надо далеко ходить: в послереволюционные годы волапюк, в котором беспорядочно мешались канцеляризмы, газетные и митинговые клише, просторечие, жаргонизмы, бранная лексика, стал господствовать в языке. Это был результат колоссального культурного катаклизма. Похоже, подобный катаклизм мы переживаем и сейчас. И приведенный перевод, лишь та капля, которая всегда переполняет чашу. А что будет дальше, одному Богу известно… „Отец подготовил труп с помощью оберега из алоэ и покрыл его известью внутри гроба для спокойного разложения.“(стр.414)