Русское золото
Русское золото, Москва, Издательство АСТ, Олимп, 2002
Отрывок из романа:
„Я двинулся дальше и услышал за спиной шум мотора, „опель“ пополз за мной. Я остановился и тут же замер он. Опять пошел и понял – от „опеля“ не отвязаться. И хоть я представлял не раз нечто подобное, теперь ясно почувствовал, что это не укладывается в голове.
Пропали, будто провалились, редкие прохожие, шумный проспект. Возникло странное ощущение: я словно наблюдал за собой со стороны. Похоже было на тяжелый сон, ночной кошмар, когда опасность подбирается к тебе, а ты застыл в гнетущей пустоте, в сиротском, знобком одиночестве и не находишь сил, чтобы сдвинуть ноги с места… Вот сейчас „опель“ поравняется со мной и дюжие парни с носами боксеров, с широкими деревянными лицами втащат меня внутрь, сдавят плечи, чем-нибудь тяжелым хватят по башке…
Нет, не хотел я пропадать вот так, внезапно, нелепо. С усилием я сделал шаг, потом еще один, быстрее, быстрее, стараясь держаться поближе к домам, подальше от проезжей дороги, от „опеля“, пока не влетел в двери ближайшего магазина.
Влетел, с трудом переводя дыхание, и сразу посмотрел в витринное стекло в надежде, что „опель“ мне просто привиделся. Мы все сейчас слишком мнительны, загнаны, нервны. Но „опель“ стоял прямо напротив дверей магазина, отливая траурной чернотой.
Конечно, им нужен мой портфель, где лежат слитки. В этом я не сомневался. А что там еще?.. Рабочая тетрадь, накладные, бутерброд с сыром, а на самом дне рисунки семилетней дочки. Она сунула мне рисунки в портфель год назад, на счастье, взяв слово, что я всегда буду носить их с собой: цветок в стакане, яблоко, семья ежиков из сказок, которые я рассказывал ей перед сном. И я носил. Суеверие плюс сентиментальность. А может, эти листочки помогут в случае чего опознать меня. Ведь дочка внизу приписала фамилию и имя.
Тут мои мысли прервались. Я увидел – у „опеля“ распахнулась задняя дверь. Медлить было нельзя. Я поднял крышку прилавка.
Вы куда? – вскрикнула и качнулась, чтобы перекрыть мне путь, продавщица – гора перекошенного мяса, дрожавшая, как холодец. Глаза ее вылезли из орбит. – Стойте! Сюда нельзя!
Тихо! – выдавил я чуть слышно, ощутив безмерную округлость ее живота. – За мной гонятся. – И стал совать ей сотенную бумажку.
Схватить меня толстуха не решилась. Вид ее говорил: „Мало ли, еще пырнет чем-нибудь“. Но деньги, пользуясь моментом, взяла, взвизгнув мне в спину: „Маша!“ И еще, кажется: „Где охрана?!“
Я вмиг оказался в узком, словно кишка, коридоре, заставленном какими-то бочками, ящиками, тюками. Ноги сами понесли меня в сторону, откуда тянуло сквозняком. Поворот, еще один. Наконец, я увидел просвет, который тут же и пропал, заслоненный двумя грузчиками и тележкой, доверху забитой картонными коробками. До меня донеслось:
- Распилил мне чердак и говорит: „Же ву зи жу пру“. Что в переводе с ихнего значит: „Не хера ж, какая колоссальная живучесть“. А я ему: „Это все, профессор, наши сибирские пельмешки…“
Я прижался к стене, тележка, громыхая, поравнялась.
- Эй, друг! – вдруг подал голос другой, молчавший до сих пор грузчик, заметив меня, и повел подозрительным взглядом туда, где по извивам коридора катился снежным комом шум погони. – Ты чего здесь?
Я протиснулся между тележкой и стенкой. Грузчик выбросил руку: „Стоять!“ Я отпрянул, пытаясь прошмыгнуть к спасительному просвету, из которого тянуло хрустким холодком февральской ночи, жизнью тянуло.
Неуклюжие пальцы грузчика с натужным треском заскользили по спине. Я рванулся. И тут же почувствовал удар в лицо, потом еще один. В глазах потемнело. Я качнулся, стараясь не упасть. Теплая струйка побежала из носа, посолонила самый край губ. Я шагнул вперед и побежал, зажав, подобно утопающему, в окостеневших пальцах ручку портфеля./…/
Ощущение затравленности, загнанности, враждебности мира переполняло меня. Я понял, что созрел для мести, для реванша.
„А что? Напали, вырвали портфель, а там лежали слитки. Они же неучтенные, „левак“, поэтому с отчетностью все будет чисто… Сойдет на тормозах. Тем более, это идея Михалыча – везти сегодня слитки, на ночь глядя. И „опель“ тянулся хза мной от самых институтских ворот. При таком раскладе не в интересах Михалыча лишний шум поднимать…“ /…/
От восьми кило отщипнуть скромненький кусочек… Тысяч на десять, двадцать, двадцать пять… По крайней мере, судьба дает шанс.“